Ефрейтор Икс [СИ] - Сергей Лексутов

— Что, правда, спал на посту?

Павел проворчал:

— Я в постели-то с трудом засыпаю, а как бы я на квадратном метре будки мог уснуть?..

Коренастый парень, с тяжелым крупным лицом, которого Павел видел впервые, проговорил, глядя на заскорузлое пятно на гимнастерке:

— Вот тварь… А за что он тебя?

— Что-то я не то его Вальке сказал… Она, сучка мелкая, всю ночь перед воротами проторчала, я раз пять сбегал в казарму, Харрасова звал, а его разбудить не могли. Вот она, видимо, что-то и наплела ему…

Павел побрел дальше по уже расчищенной дорожке. Снежная траншея ему была уже по грудь.

Возле дневального стоял Харрасов. Он уставился на Павла тяжелым взглядом. Так и вел глазами за ним, пока Павел обходил его по широкой дуге.

— Нажаловался уже, салабон! — он вдруг замахнулся на Павла кулаком.

От резкого и неожиданного движения, к тому же еще не отпустил страх смерти, Павел вскинул над головой руки, в непроизвольном, бабски-беззащитном движении. Харрасов презрительно усмехнулся и отвернулся. Ненавидя себя за неожиданную вспышку страха, Павел прошел в медпункт. На кушетке там уже сидел замполит, а за столом сидела медсестра.

— Снимите гимнастерку, — кивнул лейтенант.

Павел стянул гимнастерку, рубашку, и стоял, ежась от холода и озноба. В казарме было от силы градусов десять. Лейтенант, не вставая с кушетки, оглядел рану, вопросительно поглядел на медсестру. Спросил:

— Как себя чувствуете?

Павел пожал плечами:

— Нормально…

Скопившаяся между брюками и рубашкой кровь запеклась бурой коростой. Медсестра взяла клок ваты, обильно смочила его спиртом и принялась осторожно оттирать кровь с живота, вокруг раны. Проговорила медленно:

— Штык, видимо, скользнул по записной книжке. Если бы не это, летальный исход гарантирован. Видите, удар пришелся ниже, со скользом. Отверстие в гимнастерке не совмещается с раной…

Замполит явственно побледнел, но быстро справился с собой. Еще бы, такой удар, в самом начале карьеры… Он вытащил из кармана гимнастерки Павла записную книжку, медленно осмотрел со всех сторон. С непроницаемым видом положил обратно. Медсестра тем временем промыла рану перекисью водорода, проворчала недовольным тоном:

— Зашивать поздно, шрам останется безобразный…

Приготовив марлевый тампон, она щедро ляпнула на него какой-то мази, смазала кожу вокруг раны клеем, приклеила тампон. Сказала:

— Ну вот, каждый день надо на перевязку. Неизвестно, как глубоко проник штык. Возможна инфекция… — для полноты картины, она сделал Павлу укол от столбняка.

Павел принялся одеваться. Замполит вдруг спросил:

— Вы что, действительно спали на посту?

Павел проговорил хмуро:

— Я в теплой постели с большим трудом засыпаю. Как бы я спал, стоя на семи ветрах?..

Лейтенант с минуту смотрел в лицо Павлу, потом поднялся, приоткрыл дверь, крикнул:

— Старший сержант Харрасов!

Харрасов вошел, уперся тяжелым взглядом в Павла.

— Харрасов, где спал патрульный? — спросил замполит.

— На вышке.

— Что вы сделали дальше?

— Разбудил его пинком. Снял с поста, разоружил, повел в казарму. На крыльце он поскользнулся и напоролся на штык.

Лицо замполита пошло красными пятнами:

— Какое право вы имели снимать его с поста? Вы что, дежурный по роте?

— Никак нет…

— Рядовой, теперь вы расскажите, как было дело?

Павел, глядя прямо в нагло ухмыляющуюся рожу Харрасова, медленно заговорил:

— С пяти до семи я работал по включению. Придя с боевой работы, я должен был достоять свою смену. Поднявшись на вышку, я встал в будке, и стоял там до тех пор, пока там не появился Харрасов. Я ничего такого не делал, потому и не обратил внимания, что кто-то лезет на вышку. Харрасов вошел в будку, сразу же схватил карабин и ударил меня в лицо кулаком. Штыком он меня ткнул возле тумбочки дневального, когда я уже снял полушубок. Это легко проверить, в полушубке нет дыры.

— С-салабон… — тихо прошипел Харрасов. — Тебя же не было видно в будке. Ты сидел на полу и спал…

— Харрасов, — вкрадчиво заговорил замполит, — спал патрульный, или еще что делал, вам никто не давал права бить его по лицу, и, тем более, колоть его штыком. Свободны!

Харрасов повернулся и вышел.

Потом было два месяца кошмара. Будто и не было удара кулаком в лицо и штыкового в бок; Харрасов ходил дежурным по роте, ходил в самоволки, иногда приползал из самоволок на карачках в прямом смысле. А Павлу даже спать не давали, хоть и был он единственным оператором высотомера, и иногда по шестнадцать часов в сутки работал за экраном. То прошел не так, то сел не туда и не вовремя. Долбежка ломом в выгребной яме уборной чередовалась с чисткой картошки и мытьем полов. Все это само по себе не трудно, но почему-то это надо было делать по ночам.

Если Павел случайно встречался с Харрасовым, он обычно шел навстречу как бы не замечая его, и лишь поравнявшись, вдруг резко замахивался кулаком, и рявкал что-то матерное. Павел никак не мог с собой справиться, руки, будто сами собой вскидывались и заслоняли лицо. Такого с ним никогда не бывало, обычно он на подобный жест автоматически принимал боевую стойку. Павел тоскливо думал: — "Мразь такая… Из-за того, что его баба ему чего-то наплела, ударил в лицо, пырнул штыком, заявил, что Павел спал на посту, и еще обиженного из себя корчит. Видите ли, Павел нажа-аловался… Всего лишь замполит спросил, Павел ответил, что вовсе не спал на посту".

Особенно допекал Павла Голынский, мелкий холуй. Каждый день с серьезной физиономией спрашивал, если Павлу вставить между ляжек спичку, загорится она, или нет? Деревенский придурок никак не мог понять, что сала в Павле нет ни капли, и упорно считал его всего лишь толстяком. Весенний призыв дистанцировался от травли Павла, кроме Голынского, видимо потому, что был разобщен и ослаблен; в нем было примерно поровну, таджики, узбеки и русские. Все три компании никак не могли скорешиться и давать отпор. Из-за этого Голынский однажды и нарвался. Дело было в субботу, старички во главе с Харрасовым подались в самоволку, даже дежурным по роте был сержант из осеннего призыва. Павел встал в строй на вечернюю поверку, его кто-то толкнул, и он нечаянно наступил на ногу Голынскому. Ощерясь, Голынский вдруг принялся тыкать его в лицо даже не кулаком, а щепотью. Павел оторопел и пропустил тычок в губы и горло. Это его привело в такое бешенство, что он тихо сказал:

— Сегодня после отбоя я тебя буду бить…

Голынский расплылся в гаденькой ухмылочке, но ничего не успел сказать, появился дежурный по роте со списком. Проведя перекличку и "не заметив", что одиннадцать человек отсутствуют, скомандовал "отбой". Павел прошел к своей койке, успел снять гимнастерку, когда дежурный исчез из поля зрения. Не спеша, подойдя к Голынскому, Павел поглядел ему в лицо, на нем опять расплылась гаденькая ухмылочка, так и вещающая: — "Ну что ты мне сделаешь? Трус и салабон…" Павел применил штучку, действующую убойно на уличных драчунов; чуть присев, крутанулся, резко махнув кулаком от себя, и так засадил Голынскому кулаком по животу, что одним ударом поразил и печень, и солнечное сплетение. Голынский уже без сознания валился, как сноп мордой в пол, а Павел еще успел добавить ему коленом по физиономии. Все произошло так быстро, что никто не успел ничего заметить, обернулись только на грохот упавшего тела. Павел плюнул, прошипел: